Perpetuum mobile - Страница 2

- Да, почтенная особа, - сказал доктор, высовывая голову из-под одеяла. - Особа впечатлительная, нервная, отзывчивая, такая чуткая. Мы вот с вами сейчас уснем, а она, бедная, не может спать. Ее нервы не выносят такой бурной ночи. Она сказала мне, что всю ночь напролет будет скучать и читать книжку. Бедняжка! Наверное, у ней теперь горит лампочка...

- Какая лампочка?

- Она сказала, что если около ее двери на окне горит лампочка, то это значит, что она не спит.

- Она тебе это сказала? Тебе?

- Да, мне.

- В таком случае я тебя не понимаю! Ведь ежели она это тебе сказала, то значит ты счастливейший из смертных! Молодец, доктор! Молодчина! Хвалю, друг! Хоть и завидую, но хвалю! Не так, брат, за тебя рад, как за правоведа, за этого рыжего каналью! Рад, что ты ему рога наставишь! Ну, одевайся! Марш!

Гришуткин, когда бывал пьян, всем говорил "ты".

- Выдумываете вы, Агей Алексеич! Бог знает что, право... - застенчиво отвечал доктор.

- Ну, ну... не разговаривай, доктор! Одевайся и валяй... Как, бишь, это поется в "Жизни за царя"? И на пути любви денек срываем мы как бы цветок... Одевайся, душа моя. Да ну же! Тимоша! Доктор! Да ну же, скотина!

- Извините, я вас не понимаю.

- Да что же тут не понимать! Астрономия тут, что ли? Одевайся и иди к лампочке, вот и всё понятие.

- Странно, что вы такого нелестного мнения об этой особе и обо мне.

- Да брось ты философствовать! - рассердился Гришуткин. - Неужели ты можешь еще колебаться? Ведь это цинизм!

Он долго убеждал доктора, сердился, умолял, даже становился на колени и кончил тем, что громко выбранился, плюнул и повалился в постель. Но через четверть часа вдруг вскочил и разбудил доктора.

- Послушайте! Вы решительно отказываетесь идти к ней? - спросил он строго.

- Ах... зачем я пойду? Какой вы беспокойный человек, Агей Алексеич! С вами ездить на вскрытие - это ужасно!

- Ну так, чёрт вас возьми, я пойду к ней! Я... я не хуже какого-нибудь правоведа или бабы доктора. Пойду!

Он быстро оделся и пошел к двери.

Доктор вопросительно поглядел на него, как бы не понимая, потом вскочил.

- Вы, полагаю, это шутите? - спросил он, загораживая Гришуткину дорогу.

- Некогда мне с тобой разговаривать... Пусти!

- Нет, я не пущу вас, Агей Алексеич. Ложитесь спать... Вы пьяны!

- По какому это праву ты, эскулап, меня не пустишь?

- По праву человека, который обязан защитить благородную женщину. Агей Алексеич, опомнитесь, что вы хотите делать! Вы старик! Вам шестьдесят семь лет!

- Я старик? - обиделся Гришуткин. - Какой это негодяй сказал тебе, что я старик?

- Вы, Агей Алексеич, выпивши и возбуждены. Нехорошо! Не забывайте, что вы человек, а не животное! Животному прилично подчиняться инстинкту, а вы царь природы, Агей Алексеич!

Царь природы побагровел и сунул руки в карманы.

- Последний раз спрашиваю: пустишь ты меня или нет? - крикнул он вдруг пронзительным голосом, точно кричал в поле на ямщика. - Каналья!

Но тотчас же он сам испугался своего голоса и отошел от двери к окну. Он хотя был и пьян, но ему стало стыдно этого своего пронзительного крика, который, вероятно, разбудил всех в доме. После некоторого молчания к нему подошел доктор и тронул его за плечо. Глаза доктора были влажны, щеки пылали...

- Агей Алексеич! - сказал он дрожащим голосом. - После резких слов, после того, как вы, забыв всякое приличие, обозвали меня канальей, согласитесь, нам уже нельзя оставаться под одной крышей. Я вами страшно оскорблен... Допустим, что я виноват, но... в чем я, в сущности, виноват? Дама честная, благородная, и вдруг вы позволяете себе подобные выражения. Извините, мы более не товарищи.

- И отлично! Не надо мне таких товарищей.

- Я уезжаю сию минуту, больше оставаться я с вами не могу, и... надеюсь, мы больше не встретимся.

- Вы уедете на чем-c?

- На своих лошадях.

- А я на чем же уеду? Вы что же это! До конца хотите подличать? Вы меня привезли на ваших лошадях, на ваших же обязаны и увезти.

- Я вас довезу, если угодно. Только сейчас... Я сейчас еду. Я так взволнован, что больше не могу здесь оставаться.

Затем Гришуткин и Свистицкий молча оделись и вышли на двор. Разбудили Мишку, потом сели в тарантас и поехали...

- Циник... - бормотал всю дорогу следователь. - Если не умеешь обращаться с порядочными женщинами, то сиди дома, не бывай в домах, где женщины...

Себя ли это бранил он или доктора, трудно было понять. Когда тарантас остановился около его квартиры, он спрыгнул и, скрываясь за воротами, проговорил:

- Не желаю быть знакомым!

Прошло три дня. Доктор, окончив свою визитацию, лежал у себя на диване и, от нечего делать, читал в "Календаре для врачей" фамилии петербургских и московских докторов, стараясь отыскать самую звучную и красивую. На душе у него было тихо, хорошо, плавно, как на небе, в синеве которого неподвижно стоит жаворонок, и это благодаря тому, что в прошлую ночь он видел во сне пожар, что означало счастье. Вдруг послышался шум подъехавших саней (выпал снежок), и на пороге показался следователь Гришуткин. Это был неожиданный гость. Доктор поднялся и поглядел на него сконфуженно и со страхом. Гришуткин кашлянул, потупил глаза и медленно направился к дивану.

- Я приехал извиниться, Тимофей Васильич, -начал он. - Я был по отношению к вам немножко нелюбезен и даже, кажется, сказал вам какую-то неприятность. Вы, конечно, поймете мое тогдашнее возбужденное состояние, вследствие наливки, выпитой у той старой канальи, и извините...

Доктор привскочил и, со слезами на глазах, пожал протянутую руку.

- Ах... помилуйте! Марья, чаю!

- Нет, не надо чаю... Некогда. Вместо чаю, если можно, прикажите квасу подать. Выпьем квасу и поедем труп вскрывать.